Ї:
дискусія |
Ї:
дискусія |
|
Семен Глузман, врач Лох Из моих детских
воспоминаний: я болею, к вечеру мама приносит мне невиданное, невероятное, призывно пахнущее и очень-очень вкусное. Охотничьи сосиски. Мама — терапевт в поликлинике,
вдумчивый врач. Её пациент — рабочий
на колбасной фабрике, в
цеху, изготавливающем колбасы
для киевского партийного
начальства.
Народу
- баклажанная, номенклатуре
- черная и красная Спустя несколько
лет я начинаю фиксировать часть разговоров моих родителей приглушенными голосами… Так я узнаю о закрытых
распределителях для высокого
партийного и государственного
начальства (ближний к нам — во
дворе гастронома на углу Большой
Житомирской и Владимирской),
о пошивочных ателье, специальных сапожных мастерских, аптеке по улице Пушкинской, совершенно закрытой больнице в Феофании.
Отдельная жизнь у слуг народа, эту фразу мой отец повторяет
очень часто. Он, член КПСС и фронтовик, закончивший войну в поверженном Берлине, к этой особенной жизни не допущен. Советская и партийная
номенклатура всегда жила отдельно.
Отдельно питалась, одевалась
и обувалась. Отдельно лечилась. Умирая, отдельно, не смешиваясь с простым людом, размещалась на кладбище. В семидесятые прошлого века очередной
советский «невозвращенец» Михаил Восленский издал в Германии, затем во Франции
сенсационную книгу. «Номенклатура» Восленского систематизировала отрывочные знания западных советологов о реалиях жизни начальства в СССР.
Там же была изложена история создания номенклатуры как правящего класса в СССР. Прежде Михаил Восленский
был весьма информированным профессором истории в очень специальном Университете Лумумбы в Москве, где постигали таинства науки марксизма-ленинизма международные
террористы. Был он, Восленский и членом Президиума Академии общественных наук. Знал многое и многое
описал. Мы, граждане СССР, узнали о книге Восленского из передач «враждебных голосов». Глушили,
конечно, но мы всё равно слышали, приспособились и к этому.
Выходцы из советсткой партийной элиты не привыкли в чем-либо себе отказывать Всё это — не досужие воспоминания. Это пояснение к тому, что определяет особенности общественной и политической жизни в уже независимой Украине. Традиция, усвоенная и переданная теми, кто был частью
советской номенклатуры либо стремился ею стать. Не успели в СССР, выхватили кусок пирога в независимом
буржуазном государстве. И первый наш президент (впрочем, и второй), и значительная часть молодых управленцев
— оттуда. Оттуда и навыки отдельной жизни, с высокими заборами. Только без прежней партийной дисциплины, жестко определявшей допустимую «отдельность». Сейчас — всё грубее, откровеннее. Принцип «мы и они» никто не скрывает.
Маленькие комсомольские вожди, только начинавшие
делать карьеру, нисколько не печалятся о распаде КПСС, они сумели роскошно, уверенно реализовать себя и в иных ценностях,
прежде — враждебных, чуждых. И закрытые распределители им не нужны, и специальные пошивочные… Впрочем, им уже давно не нужна и больница в Феофании, к своим семейным и иным врачам они
летают на самолётах. А Феофания… это так, символ нерушимости номенклатуры, не более того. Тем более, что оплачиваем её функционирование мы, рядовые налогоплательщики,
обслуживаемые всё в тех же районных поликлиниках. Слуги народа. Корты, конюшни, королевские апартаменты в гостиницах, бесхитростный бизнес, прежде называвшийся воровством из государственного
бюджета. А я, наивный, так хотел свободы слова, свободы выезда и возвращения в страну. Сидел в карцерах, голодал… Зачем? Ради них? Рассуждал о
правах человека, защищал слабых и гонимых. А они — приватизировали. Всё, и
фабрики с заводами, и газовые трубы,
и меня самого, наивного
лоха, более миллиона долларов различных грантов честно использовавшего на перевод и публикацию нужных моей стране книг. Один из них, бывших комсомольских лидеров, ныне миллионер и уважаемый государственный муж, несколько лет назад сказал мне:
«Всё просите чужие деньги,
Семён Фишелевич? И опять —
не себе. Так и жизнь ваша прошла.
В карманах-то пусто. Не жалеете?» Уже сожалею. Не о деньгах. О том, что не уехал, когда был молодым. Не смог, не захотел. Не смог оставить могилы лагерных друзей, одинокую маму Валеры Марченко, Лёлю Свитлычную. Конечно, лох.
|
